Именно по этой причине, хотя коллективизация была проведена из-за сложившихся обстоятельств гораздо раньше, чем должна была быть в благоприятных условиях, хотя некоторые поспешные советские функционеры искусственно ускоряли процесс коллективизации вопреки директивам партии, хотя бывали особые случаи противодействия коллективизации, все же русское крестьянство в целом вошло в колхозы, так и не подняв против коллективизации восстания, к которому призывали меньшевики и эсеры. Крестьянство шло по течению жизни, оно продолжало революцию на практике. Но это не смогли сделать его идеологи, которые были выражением теоретических способностей крестьянского сознания, олицетворением уязвимых черт крестьянского характера. Следовательно, ликвидация этих идеологов была проведена в интересах не только пролетариата, но и крестьянства.
«Но, — скажут оппортунисты, — несмотря на наши попытки реабилитировать Бухарина, несмотря на наши намерения воздвигнуть памятник Тухачевскому, мы не сильно критикуем Сталина за репрессивные меры до 1934 года. Но как можно оправдать 1937 год? Такие масштабные репрессии при помощи Ленина точно объяснить невозможно». Оппортунисты напрасно торжествуют, надеясь на то, что им больше не придется иметь дело с Лениным. Но Ленин побьет их и в этот раз.
Чтобы дать классовую оценку репрессивным мерам 1937 года, достаточно ответить на следующий вопрос: какой класс страдал от репрессий? Пролетариат? Нет. Были арестованы некоторые люди — выходцы из пролетариата, которые занимали высокие посты. Однако на сам класс никто не посягал. Наоборот, в течение всего времени, пока тянулись репрессии, в большинстве случаев в их ходе затрагивался вопрос о классовом происхождении, и пролетарское происхождение, как и принадлежность к этому классу, служило лучшей гарантией от репрессий. Именно по этой причине многие люди из высших общественных слоев царской России в то время шли работать на заводы. И это их всегда спасало. Может быть, в 1937 году страдало крестьянство? Снова нет. И если у крестьян-единоличников сохранились некоторые неприятные воспоминания, то они относятся к 1929 году, когда они могли быть экспроприированы как кулаки. Может быть, в целом аресты не имели классовой направленности и не выражали ничьи классовые интересы? Оппортунисты пытаются протащить именно такое мнение, и по этой причине они пытаются приписать Сталину шизофрению и объяснить таким способом репрессивные меры. Однако совершенно ясно, что такое мнение может служить лишь подтверждением того, что у них самих с головой не все в порядке.
Репрессивные меры 1937 года по своему социальному значению имели совершенно четкую направленность: они были направлены против действовавшей бюрократической машины, против остатков эксплуататорских классов и части интеллигенции. Теперь понятно, почему именно эти слои общества яростно набрасываются на «культ личности» и почему наши трудящиеся массы демонстрируют удивительную (в глазах оппортунистов) любовь к Сталину и воспоминаниям о нем. Господа оппортунисты высокомерно разглагольствуют о «нашей рабской природе», говорят, что нашему народу нужен царь, и другие подобные агрессивные нелепости. Но, как мы видим, все весьма просто, и все дело здесь в классовом сознании народа. Последний, если говорить правду, даже в сталинское время мечтал о разгроме настоящей и «бывшей» бюрократии. И сейчас наш народ не оставляет этого желания. Сталин, как известно, осуществлял это на прочной основе. Именно поэтому наши люди считают Сталина «своим», представителем народа.